– Я скажу все что могу.
– Вы решили уйти в отставку? Оставить свой бизнес? -Да.
– Он ничего не значит теперь для вас?
– Теперь он значит для меня больше, чем когда-либо прежде.
– Но вы собираетесь оставить его? -Да.
– Почему?– На этот вопрос я не отвечу.
– Вы любили свою работу, ничего, кроме работы, не признавали, презирали любое проявление пассивности и самоотречения – и вы отказались от жизни, которую любили?
– Нет, я просто понял, как сильно ее люблю.
– И вы намерены жить без труда и цели?
– Почему вы так думаете?
– Вы собираетесь заняться угольной промышленностью где-то в другом месте?
– Нет, не угольной промышленностью.
– Что же вы собираетесь делать?
– Я еще не решил.
– Куда вы собираетесь ехать?
– Я не могу ответить.
Дэгни сделала минутную передышку, чтобы собраться с силами и сказать себе: не показывай, что что-то чувствуешь, не допускай, чтобы это сломало мостик; затем произнесла таким же спокойным, ровным голосом:
– Вы осознаете, как ваш уход скажется на Хэнке Реардэне, на мне, на всех нас, кто остался?
– Да, и намного полнее, чем вы, – на данный момент.
– И это ничего не значит для вас?
– Это значит больше, чем вы думаете.
– Так почему же вы бросаете нас?
– Вы не поверите, и я не стану объяснять, но я не бросаю вас.
– Мы несем огромное бремя, а вам безразлично, что нас разорвут бандиты?
– Напрасно вы так уверены в этом.
– В чем? В вашем безразличии или в нашей гибели?
– Ив том, и в другом.
– Но вы знаете, знали сегодня утром, что это битва не на жизнь, а на смерть, и мы – вы были одним из нас – против бандитов.
– Если я отвечу, что я знаю это, а вы – нет, вы подумаете, что я говорю бессмыслицу. Поэтому понимайте как знаете, но это мой ответ.
Вы скажете мне, что это значит?
– Нет. Вам решать.
– Вы хотите отдать мир бандитам. Мы – нет.
– Не будьте так уверены ни в том, ни в другом.
Дэгни беспомощно замолчала. Странностью в его поведении была простота. Он был совершенно естественен и, несмотря на оставшиеся без ответа вопросы и трагическую тайну, выглядел так, будто секретов больше не осталось и необходимости в тайне никогда не существовало.
Но, внимательно посмотрев на него, Дэгни заметила брешь в его радостном спокойствии: она заметила, что он борется с какой-то мыслью. Денеггер немного поколебался и с усилием произнес:
– Что касается Хэнка Реардэна… Вы не сделаете мне одолжение?
– Конечно.
– Скажите ему, что я… Видите ли, я никогда не задумывался о людях, хотя его всегда уважал. Но до сегодняшнего дня я не знал, что я… что он был единственным человеком, которого я любил… Просто передайте ему это и скажите, что мне бы хотелось… Нет, пожалуй, это все, что я могу ему сказать… Возможно, он проклянет меня… А возможно, нет.
– Я передам ему.
Услышав в голосе Денеггера боль, Дэгни почувствовала такую симпатию к нему, что решилась предпринять еще одну, последнюю попытку:
– Мистер Денеггер, если я стану умолять на коленях, подберу слова, которые еще не нашла, будет ли… есть ли шанс остановить вас?
– Нет. Через мгновение Дэгни вяло спросила:
– Когда вы уходите?
– Сегодня вечером.
– Что вы сделаете с компанией «Денеггер коул»? Кому вы оставите ее? – Она показала на холмы за окном.
– Не знаю, все равно. Никому и всем. Любому, кто захочет взять ее себе.
– Вы не хотите распорядиться насчет будущего компании, указать преемника?
– Нет. Зачем?
– Чтобы передать ее в хорошие руки. Можете вы, в конце концов, указать преемника по своему выбору?
– У меня нет выбора. Мне это абсолютно безразлично. Хотите, я оставлю ее вам. – Он достал лист бумаги. – Я назову вас единственной наследницей прямо сейчас, если вы хотите.
Дэгни замотала головой в непроизвольном ужасе:
– Я не бандит!
Денеггер ухмыльнулся, отбрасывая листок в сторону.
– Видите? Вы дали правильный ответ, знали вы это или нет. Не беспокойтесь о «Денеггер коул». Не имеет значения, укажу ли я лучшего в мире преемника, худшего или никого. Все равно, кому она теперь достанется, людям или сорной траве, это не играет никакой роли.
– Но оставить… бросить… промышленное предприятие, как будто мы живем в век кочевников или дикарей, бродящих по джунглям!
– А разве нет? – Он улыбался – полунасмехаясь, полусочувствуя: – Зачем мне оставлять документ? Я не хочу помогать бандитам притворяться, что частная собственность все еще существует. Я подчиняюсь правилам, которые они установили. Они говорят, что я им не нужен, им нужен лишь мой уголь. Пусть берут его.
– Значит, вы принимаете их условия?
– Разве?
Дэгни простонала, глядя на запасной выход:
– Что он с вами сделал?
– Он сказал, что у меня есть право на существование.
– Я не верю, что за три часа можно заставить человека отказаться от пятидесяти двух лет своей жизни.
– Если вы думаете, что он сделал именно это, поведав мне некое откровение, то я могу понять, насколько непостижимым это вам кажется. Но он сделал другое. Он только определил то, чем я живу, чем живет каждый человек – пока не начинает разрушать себя.
Дэгни понимала всю тщетность своих усилий, понимала, что ничего не может сказать.
Денеггер посмотрел на ее склоненную голову и нежно произнес:
– Вы храбрый человек, мисс Таггарт. Я знаю, что вы сейчас переживаете и чего это вам стоит. Не мучайте себя! Позвольте мне уйти.
Она встала и опустила глаза. Денеггер увидел, как Дэгни уставилась вниз, потом рванулась вперед и схватила стоящую на краю стола пепельницу. В пепельнице лежал окурок сигареты со знаком доллара.
– Что случилось, мисс Таггарт?
– Он… курил эту сигарету? -Кто?
– Ваш посетитель – он курил эту сигарету?
– Гм, не знаю… думаю, да… Кажется, я видел, как он курил… Позвольте взглянуть… Нет, это не моя сигарета, значит, должно быть, его.
– У вас сегодня были другие посетители?
– Нет. Но в чем дело, мисс Таггарт? Что случилось?
– Можно мне забрать это?
– Что? Окурок? – Он в замешательстве уставился на нее. – Да. Гм, конечно. Но зачем?
Дэгни смотрела на окурок, как будто это было сокровище.
